– Просто для надежности, – уверил его рав Горовиц.
Справку о смерти герра Майера он, аккуратно, уложил в папку и сунул в саквояж. В Братиславе Аарон хотел поставить немецкую визу, в паспорт месье Александра Мальро. Он решил через Вену и Зальцбург добраться до Мюнхена, и начать с Дахау, как с более близкого лагеря.
– Посмотрим, – угрюмо сказал себе рав Горовиц, – если герр Майер жив, я найду его и привезу домой, к семье. Я виноват перед ним…, – он заставил себя не думать о Кларе:
– Если его больше нет, я тоже все узнаю…, – рав Горовиц не хотел просить Питера и Генриха ему помогать:
– Герр Майер моя ответственность. Они рискуют жизнью, каждый день…, – в большое окно виднелась стоянка. Черный мерседес не двигался. Генрих и Питер хотели дождаться отлета.
– На посадку, на посадку…, – дети выстроились у барьера, Авраам держал списки. Они вышли на поле. Дул теплый, совсем не зимний ветер, небо было ясным, голубым. Три дугласа стояли рядом, с готовыми, металлическими лестницами. Сдвинув кепку на затылок, Авраам подмигнул раву Горовицу:
– Завтра они уезжают, – доктор Судаков указал глазами в сторону стоянки, – меня проводишь, в Будапешт…, – группа Авраама садилась на поезд во вторник, – и останешься один…, – Аарон купил билет на среду:
– Надо с детьми больше гулять, – сказал себе рав Горовиц, – погода хорошая, наконец-то. Госпожа Эпштейнова занята, Клара работает…, – дети, выстроившись по парам, поднимались в самолеты. Кто-то помахал: «Рав Горовиц, приезжайте! И вы тоже, господин Судаков!»
– И вы к нам, в Израиль! – весело крикнул Авраам.
Он рассчитывал вернуться домой в феврале. В кибуце, весной, расцветал миндаль, они ухаживали за фруктовым садом и виноградниками. Авраам вспоминал белую пену деревьев, во дворе общего дома, смех детей, звук двигателя трактора. Мычали коровы, на западе заходило солнце:
– До Песаха дома побуду, – решил он, – со студентами позанимаюсь, поработаю. Потом опять в дорогу…, – Авраам усмехнулся, – посмотрим, куда дальше. Может быть, и сюда. Гитлер Чехию в покое не оставит, – мрачно напомнил он себе.
Оставшиеся дети сгрудились вокруг них. Авраам потрепал кого-то из мальчишек по голове:
– Через три часа и вы полетите, дорогие мои…, – дугласы выруливали на взлетную полосу. Дети прилипли к иллюминаторам. Доктор Судаков рассмеялся:
– У них леденцы в карманах, не проголодаются. В Англии всех ждет горячий обед…, – леди Кроу, с волонтерами-евреями, и квакерами, встречала самолеты в Хендоне. Сто девятнадцать приемных семьей были найдены:
– Никто не останется без крова…, – Аарон провожал глазами серые фюзеляжи дугласов, – ни один ребенок. Господи, спасибо Тебе, спасибо…
Они открутили окно мерседеса, чтобы видеть небо над взлетным полем. Питер смотрел на уходящие вверх самолеты:
– Знаешь, я рад, что мы сюда приехали…, – он улыбался, покуривая сигарету, – рад, что все так получилось. Они в воздухе…, – добавил Питер. Генрих положил ладони на руль:
– Поговоришь с мамой, из посольства, удостоверишься, что все в порядке…, – он замолчал, отведя серые глаза.
– И надо уезжать…, – согласился Питер:
– Ничего, дорогой мой, мы еще поработаем. Столько, сколько получится, а потом дядя Джон меня арестует…, – над Рузине ревели моторы, каштановые волосы Питера шевелил ветер:
– Летят наши дети…, – весело сказал он, – третий дуглас поднялся. И в Берлине первый поезд пошел в Голландию, мама добилась своего…,– Генрих тоже смотрел на небо.
– Ты в ванной был, а я радио включил, – внезапно, сказал он:
– Передали результаты так называемых выборов, в Судетах. Девяносто семь процентов проголосовало за НСДАП. Впрочем, другой партии в Германии нет…, – Питер ткнул сигаретой в пепельницу:
– Я тебе говорил, рано уходить в отставку…, – черные точки самолетов растворялись в чистом небе, пропадая на западе.
Эпилог
Амстердам, декабрь 1938
Над входом в Ботанический Сад, мелкий, холодный дождь, поливал пустые, гранитные вазы, установленные на колоннах. Небо было серым, туманным, с Эя дул сырой ветер. Девушка с низкой коляской вышла из ворот на Плантаж Мидденлаан. Она чихнула, уткнув нос в шарф. Через пустынный мост, медленно, проехал черный рено. Из коляски донесся недовольный, громкий плач. Элиза наклонилась:
– Сейчас, сейчас, домой придем…, – у нее гудела голова. Элиза пошла мимо парка к дому, на Плантаж Керклаан, напротив оперного театра. Квартиру Давид снял перед свадьбой, в мэрии Мон-Сен-Мартена. Элиза провела здесь одну ночь, а потом они с мужем улетели в Африку. За весну и лето отец обставил комнаты. Барон даже привез старую коляску, в которой мать катала ее и Виллема.
Отец, аккуратно, посылал телеграммы, в Конго, и в Маньчжурию. Три недели назад, в Харбине, Элиза прочла:
– У мамы был еще один приступ. Врачи сказали, что она вряд ли дотянет до Рождества.
Когда в Мон-Сен-Мартен пришла телеграмма о пострижении Виллема, мать слегла. Толкая коляску, Элиза вспоминала тихий голос:
– В Конго найди его, поговори с ним…., Я прошу тебя, доченька…, – в спальне было полутемно, пахло лекарствами. Мать сидела, подпертая подушками. Гамен свернулся в клубочек на ковре, у большой, старомодной кровати. Тереза перебирала холодными пальцами четки:
– Пожалуйста, Элиза. Пусть мальчик вернется домой…, – баронесса всхлипнула, – я хочу его увидеть, перед смертью…, – Элиза обняла мать:
– Не говори такого. Господь и Дева Мария милосердны, ты оправишься…, – губы матери посинели: «Пусть вернется домой….»
В Бельгийском Конго Элиза не уехала дальше столицы, Леопольдвиля, где они с Давидом покинули самолет. Муж поселил ее в лучшем городском отеле. Он поднимался вверх по реке, к озеру Стэнли-Пул, в полевой госпиталь, где работали эпидемиологи. Давид обещал Элизе вернуться через месяц. Отсюда они летели на восточное побережье Африки. Самолет пересекал Индийский океан, делая остановки в Маниле и Гонконге, перед окончательной посадкой в Харбине. Элиза, было, робко предложила выбрать путь через Бомбей, чтобы повидать кузину Тессу. Муж нахмурился:
– Ни к чему делать крюк. В начале лета я должен вернуться в базовый лагерь. Надеюсь, – он окинул взглядом Элизу, – к тому времени тошнота прекратится. Я бы взял тебя в джунгли, – Давид, небрежно, потрепал ее по щеке, – чтобы ты вела дневник моих достижений, для будущей книги, но, если ты себя плохо чувствуешь…, – Элиза, с готовностью, сказала:
– Я могу поехать, милый. Ты знаешь, я готова отправиться за тобой, куда угодно…, – Давид, недовольно, подумал:
– Заберу ее в госпиталь, а она, вместо того, чтобы ухаживать за мной, начнет брата искать. Пусть здесь сидит. Ничего, месяц я как-нибудь обойдусь…, – он поцеловал ее куда-то за ухо: «Не надо рисковать, милая. Беременность окрепнет. Ты расцветешь, забудешь о недомоганиях….»
– Он очень добрый…, – восторженно, подумала Элиза.
Собравшись с духом, девушка попросила:
– Если бы ты мог, Давид…, В кармелитской миссии сказали, что святой отец Янссенс в тех краях, на Стэнли-Пул. У него сиротский приют, школа. Виллем туда уехал. Если у тебя найдется время…, – она покраснела. Давид пообещал: «Конечно, я разыщу твоего брата, милая».
Ничего подобного профессор Кардозо делать не собирался. Его ждала работа в госпитале. Он совершенно не хотел болтаться по джунглям, разыскивая сумасшедшего шурина. Давид был искренне уверен, что брат жены потерял разум:
– Другие люди монахами не становятся, – думал он, – они по доброй воле отказываются от естественных инстинктов. У них расстройство психики…, – жена, аккуратно, ходила к мессе, и читала католические журналы. Давида ее времяпровождение не интересовало. Элиза, правда, однажды заикнулась, что у католиков принято воздержание от супружеских отношений, в определенные дни. Давид, наставительно, сказал:
– Мы разделяем Священное Писание, моя дорогая. Библия, Тора, учат, что жена должна обеспечивать потребности мужа, всегда, когда он такого хочет…, – Давид, с удовольствием думал, что наконец-то можно не терпеть неделями, потакая прихотям ненормальной бывшей супруги. Элиза никогда, ни в чем, ему не отказывала. Жена приносила завтрак в постель, крахмалила рубашки, по нескольку раз вычитывала главы монографии, и чистила его ботинки. Давид будил ее по ночам, заставляя варить кофе, и посылал за сигаретами. Вернувшись в столицу, перед отлетом, он развел руками:
– К сожалению, отец Янсеннс и твой брат уехали дальше на восток, в джунгли. Прости…, -он подтолкнул Элизу к спальне: «Я очень соскучился, милая».
Элиза нащупала в кармане пальто ключи. Она еле стояла на ногах. Перелет из Харбина в Амстердам занял десять дней. Маргарите исполнилось четыре месяца. В дугласе было зябко. Элиза кутала дочь в кашемировую шаль, укачивала, давала грудь, но малышка, все равно, кричала, не останавливаясь. Элиза краснела, извиняясь перед пассажирами:
